Не зря он думал о том, что работать в таком возбужденном спостоянии не годится. Поддался шквалу восторженного волнения, согнулся под напором его гибким деревом, позволил левиафану рассудка обернуться утлым суденышком, вынесенным штормом на гребень гигантской волны дофамина, раскручиваемым против часовой стрелки бешеным водоворотом приближающегося, почти уже в руках сжимаемого открытия... и вот, пожалуйста.

В этом плане Нэйт понимал свою подругу по несчастью - он сам, честно сказать, не любил говорить о прошлом. Его всегда беспокоило будущее, ведь едва увидев лучшую жизнь своими глазами, ты ни за что не согласишься на меньшее.

Волшебник знал, что плачущая женщина в его руках должна сама сделать свой выбор. Многие назовут это жестокостью, но сам мужчина считал что это здравый смысл и право другого человека - позволить себя утопить или возвысить себя над обстоятельствами, став сильнее.

Его рука дрогнула, но заклинание нашло свою жертву. «Лицом вниз», - Миллиган сжал зубы, не в силах смотреть на тело. Ещё казалось, что он вот-вот и встанет, как тогда, когда они игрались и стреляли друг в друга из упавших к ногам, веток и воображали себя на войне. Теперь он никогда не поднимется. Но сомнений в душе мага не осталось - напав на друга с ножом и выиграв, его бывший товарищ тотчас бы пошёл войной на дом Миллиганов, натравив на него толпу, в которой не осталось ни капли человеческого. «Если ваш ад существует, то мы когда-нибудь вновь сыграем в войну и там».

От юной волшебницы пахло золой, соколиными перьями и сонатой для фортепиано номер четырнадцать.

Девушка сверлила посетителя подозрительным взглядом, за что Ричард её не осуждал. Он привык за долгую жизнь к взглядам любого толка, преимущественно презрительным и недоумённым. Освин, к примеру, частенько жаловал однокурсника насмешливыми взглядами.

Так, верно, Рейден, которого Ричард оставил чистить пёрышки «Жар-Птице» в своё отсутствие, смотрел на посетителей бара в середине дня: со смесью недовольства и неверия во взгляде, как будто в гости заявился Джек-Фонарщик, а до Хэллоуина ещё полгода, как минимум.

он остановился возле подоконника, сорвал резной листик с миниатюрного деревца в кадке и потёр между обтянутых кожей перчаток пальцев (привычка профессионального зельевара, который в каждом растении видит источник исходных материалов). Ирмелла ругалась на эту повадку, предрекая в будущем смерть от незнакомого яда. Вайс парировал, что пережил столько отравлений, сколько у дрессировщицы в зоопарке питомцев.

Альбус никогда не мог взять в толк, почему ураганы называют женскими именами. Конечно он знавал вспыльчивых женщин, управиться с которыми было крайне сложно, но ни одна из них по разрушительной силе не могла соперничать с Аберфортом.

Впрочем, не считая учениц, женщин в жизни Альбуса было очень мало. А вот Аберфорта, особенно сейчас - слишком много.

- Я не всесилен, - печально повторил он, даже не замечая, что впервые за многие годы признаётся в этом другому человеку с удивительной лёгкостью.

Альфреду «в каком это смысле он сделал домашнее лучше!» Батлфилду

Иногда отличность  вовсе не эксклюзивность, чаще вкрапления «чего-то большего» означает брак камня, будь он другими местами хоть тысячу раз бесконечно прекрасен. Можно любоваться снежинками, перышками и темными облачками, солью с перцем в алмазе, но среднестатистическая возлюбленная предпочтет бриллиант чистой воды в день помолвки.

Стыдить Освина бесполезно, рассказывать хаосу о добре и зле, продвигать прообразы толстовского «непротивление злу насилием» все равно что обогревать космос теплом сердца, все философствование упрется в требование конкретного «почему?»

И если вы вздумаете кого-то приводить...
— Не вздумаю. Будьте уверены. — Кристиан воспользовался возникшей паузой.
Хозяйка многоквартирного дома «Дакота» внезапно умолкла: не для того, чтобы дать ему слово, а лишь затем, чтобы нащупать в сумочке футляр от своих очков.
— Я не женат. Нет ни детей, ни домашних животных. Вообще-то я только что переехал...

Вода отключается в шесть, — сухо продолжила она, не поднимая глаз. — Этот мистер Жилински... предыдущий жилец. На него были жалобы. Он только и делал, что мыл посуду после шести, а ведь у нас приличный дом.

Ступив на кафель внутреннего двора, он замер, и его взгляд уперся в темное, местами коричневое пятно. Рядом лежали крупные осколки, сложенные друг на друга. Осколки помельче тщательно мели метлой. Тепличная кровля над подвальной лестницей была пробита точно посередине, и двое рабочих демонтировали единственное оставшееся стекло. Кристиан безотчетно взглянул наверх. <...> Все в этом доме ходят в домашних тапочках, мы люди приличные. А этот... посреди ночи взял и выпрыгнул из окна. На новую крышу, недели не прошло...

А с виду приличный молодой человек. Совсем как вы, — добавила она неодобрительно.

Я что-нибудь придумаю. — Он перенес вес тела на другую ногу. Раздалось гулкое постукивание, какое бывает от женского каблука

Нас часто путают, — негромко ответил он. Его лицо и руки совсем не двигались. — Кроме глаз. Мои красивее.

мелкие движения пальцев рук, ссадины от наручников на запястьях — с одной стороны, плечи немного приподняты, нистагм — не выявлено, непроизвольные мышечные сокращения — не выявлено, уровень тревожности — три из десяти. Нет. Терпит присутствие санитаров — четыре. Четыре из десяти.<...>Пациент использует верхний регистр. Модуляции плавные. Губы растягиваются в улыбке, но на лице нет признаков Дюшена. Четыре. Четыре с половиной из десяти.

Магия не была его частью. Не отделяла его кожу от костей, а правую ладонь от левой. Латинские формулы ее не вмещали. Ни в голове, ни в сердце, ни в Бузинной палочке — нигде нельзя было найти ее целиком. Брошенный в карцер, Геллерт творил колдовство, не имея оружия. В темнице Макуса его лишили языка — и он по-прежнему колдовал. Ему могли отрубить обе ладони, вырвать гортань, вырезать легкое, почку, две доли печени, несколько метров кишечника и селезенку — и даже это не убило бы в нем магическую способность. Поскольку все его тело являлось магией. Оно подчинялось ему, не требуя оформленного в слова приказа и не нуждаясь в магических костылях.

Они все были прокляты. Его сторонники, его братья и сестры. В Армии не было того, кто не нес на себе печать. Магия изувечила каждого. Она была наказанием, тяжким бременем, ощущалась внутри как чудовищная тератома, выросшая на сердце. Жить с ней — невыносимо. Жить без нее — невозможно.
Предвидение Пандоры. Расчастленное восприятие Ричарда. Интеллектуальная гордыня Фридриха, проведшая его сквозь смерть. Психическое нездоровье Рихарда. Одержимость Астериона. Уродство Ирмеллы. Каждый из них готов был променять свой дар на немагическое существование — хотя бы однажды, — чтобы исправить свою судьбу.

Если отсечь тебе руку — ты скажешь «я и моя рука». Если вынуть сердце — ты скажешь «я и мое сердце». Но что будет, если отсечь тебе голову? Ты скажешь «я и мое тело». Почему не «я и моя голова»?

он снял с себя шейный платок с муаровым узором и спрятал его за пазухой. Раскрыв рубашку и расстегнув две верхних пуговицы жилета он показал Ирмелле кожу на груди: от жесткой линии ключиц до солнечного сплетения. Те, кто оказывался с ним в постели, не представляли, что скрывается под белым цветом — поскольку Геллерт не стремился обнаруживать свой изъян.
— Вот что бывает, когда сливается природа зверя и человека. — Он тронул пальцами участок белоснежной кожи. Такой же белой, как его волосы. Его лицо. Его шея. Его ладони. Участок длился вдоль грудины вплоть до третьего межреберья, после чего дробился пятнами, клочками, точками и — после пятого межреберья — окончательно исчезал.
— Это еще не конец. — Гриндевальд расстегнул жилет до последней пуговицы.

Доротея позволяет желчи копиться до ощущения жжения где-то в самих венах, яду наливаться отборной свежестью. Она с дотошливой точностью понимает: их взаимные претензии должны настояться, как положено терпкому вину. Чтобы затем долго смаковать бархатистое послевкусие, перекатывая его на языке.

Давно не виделись, не так ли? Настолько давно, что твои жизненные ценности успели обратиться в трупный прах и теперь смердят своей несбывшейся праведностью?

С палочки срывается забавное заклинание, нечаянно замеченное в каком-то женском ширпотребе. Кажется, автор с зудяще-сладким псевдонимом, советовала использовать его для получения большего удовольствия в постели с любимым, ведь простенькие чары усиливали чувствительность. Доротея доработала его, вшивая в чары свои познания в человеческой анатомии. Теперь заклинание вплеталось нитями во все виды рецепторов, густо усеивающих тело. И если изначальная версия лишь придавала новых ощущений соитию, зверь, сотворенный Доротеей крошил своими зубами все на своем пути.

Художники рисуют на стенах собственного дома, писатели пишут на салфетках будущие романы, а сыщики, оказывающиеся в вышеупомянутых романах на месте убийства, не могут не расследовать очередное дело. Хитроумная загадка была неотъемлемым аксессуаром Ричарда, как у иных мужчин журнал или запонки. Офицер внутренней разведки чувствовал себя не в своей тарелке, если ум его не был занят поисками доказательств, необходимых для поимки шпиона или убийцы. Решив один ребус, Вайс тут же принимался за другой,  запутаннее предыдущего.

Еле различимый запах молний, пергамента и красного вина.

Ричард пытался оправдаться, приводил аргументы в свое оправдание и - отбивал проклятия, сыпавшиеся на него градом. Одно из них всё же достигло своей цели. Волшебная палочка из хребта сналлигастера упала на пол, разбиваясь на куски, а её владелец упал на колени, словно это сломался его собственный позвоночный столб – то, что поддерживало и связывало вместе все члены туловища.

Всё изменчиво, нет ничего постоянного под луной, но Баттлфилд всегда составлял собственное мнение, не оглядываясь на других. Этим они были похожи с Ричардом в первую очередь, а вовсе не мастерством распутывать сложные загадки. Но сейчас Ричарду требовалась именно эта способность Альфреда. Одна голова хорошо, а две – почти рунеспур. Их дуэт был эффективен ровно настолько, насколько они смотрели на мир с разных точек зрения. Без напарника Сирин чувствовал себя неполноценной частью целого организма.

Зелье, которым алхимик пользовался вместо мыла, бережно исцелило мелкие ссадины на коже. Сопутствующее тонизирующее воздействие состава отогнало искушение вернуться в постель.

В угнетённом состоянии его сенсорный аппарат обеспечивал перекрёстные ассоциации максимум для двух-трёх органов чувств. Благодаря табаку, в котором лирный корень вёл первую скрипку, соревнуясь с толчёными семенами рожкового дерева, разорванные связи восстанавливались, будто стебли пустынного растения, оставшегося надолго без воды и лишь сейчас напитавшегося живительной влагой. Звуки, цвета и запахи перемешивались между собой, обнимаясь, будто старые знакомые, собравшиеся на шумную вечеринку.

Вот что такое весь его замысел, - пришло на ум, - химера, несбыточный план, пустая выдумка. Ирмелле, как никому, была знакома борьба между светом и тьмой внутри себя. Она вела её так искусно, что редкий зритель заподозрил бы, какого именно волка она кормит.

В ответ на просьбу, в устах Всадницы больше похожую на распоряжение, Рысь наклонился, по обыкновению меняя сигарету на поцелуй: ещё одно лицедейство, призванное скрыть настоящие мотивы, словно чародейка соглашалась на ласку лишь за определённую плату, а не по собственному желанию. Большинству людей было свойственно выдавать подделку за настоящее чувство, - эти двое рядили искренность в одежды фальсификации.

Но диктовать Химере, как поступать, Рысь не собирался. Его бы порадовало, если бы количество способных на это уменьшилось, как минимум, на одного.

Вместо того, чтобы совершить над собой усилие и отвлечься на поиск спичек, он потянулся к Джокеру и аккуратно вынул неприкуренную сигарету у него из рук. Затем прикурил ее от своей. Тем же движением вернул на место и продолжил, время от времени делая паузу для затяжки.

Он собирал информацию о пациенте: вербальную и невербальную. Оттенок улыбки во взгляде, намек на брезгливость в изломе рта, побуждение к той или иной эмоции (полдюжины базовых, из них одна положительная, одна нейтральная), скорость реакции, ее адекватность стимулу и все то прочее, что можно выяснить, отслеживая мельчайшие изменения в человеческой мимике. Это было несложно. Не сложнее, чем плыть в одной лодке с тигром, следя за подрагиванием его хвоста..

Ведь я курю Мальборо. «Для настоящих мужчин», как гласит реклама. Ирония в том, что лет тридцать тому назад они выпускались с красным фильтром. На красном не видно следов от губной помады.

После развода Вайс тоже думал, что больше никогда не осмелится не только связать себя узами брака (об этом до сих пор не шло и речи), но и вообще завести долговременную связь с другим представителем рода человеческого. Впрочем, они ещё ни разу с Ирмеллой не обсуждали никаких перспектив развития отношений: возможно, потому, что ни один из них их не видел.

Однажды Гриндевальд подарил ему баснословной стоимости камзол из шерсти вальравна, украшенный запонками в виде символа философского камня, - Элиас, верно, убил на пошив не один день, - однако Рысь так и не нашёл повода надеть столь роскошный наряд. Словно Ришелье при Людовике XIV, один из офицеров на общем собрании попенял Вайсу за пренебрежение императорским подарком, словно королеве, потерявшей хрустальные подвески.
- Если бы его величество попросил меня раздеться, я бы тотчас выполнил его приказ, - флегматично заметил Вайс, привыкнув провоцировать холёных аристократов, - а этот шедевр портновского искусства припасу на случай похорон.

Кто знает этих англичан, у них такой маленький островок, что, видимо, того и гляди тянет поплавать, просто чтобы повидать новые пейзажи.

Огонь <...> встретился с огнем противника, как сталкиваются, не смешиваясь, два моря: пресное и соленое.

Тело дракона накренилось. Затем — как судно сваливается со стапеля на воду, — оно грузно повалилось на бок.

Она бросает порох и ловит себя на мысли, что была бы совсем не против, если бы у субстанции не было приставки «летучий». Чтобы огонь сожрал ею всю без остатка, потому что переносимость стремится к запредельным значениям. Она, конечно, сильная, но не бесконечная.

Пара каких-то шишек из Министерства и несколько авроров. Все они - друзья отца. Все они ненастоящие, понимает Тея. Всех их она узнала, когда они настойчиво подсказывали ей ответы на вопросы допроса. Иногда казалось, что ей даже рот открывать не приходилось. Словно она стала тряпичной куклой, в самую суть которой кукольник засунул липкие пальцы правосудия, чтобы управлять её безвольным существом как заблагорассудится, чтобы постановка шла по плану.

Она могла бы вскочить, еще тогда на суде. Ожить, попрать требования кукольника, сказать правду, броситься всей своей жизнью игрушечной на защиту Учителя. Могла бы, но горе не добралось тогда ещё до неё своим безумием. И ей хватило мудрости вспомнить, что праведных рыцарей убивают первыми. А белые их кони дохнут вслед за ними от голода и тоски, вдоволь напетлявшись по кровавому полю боя с мертвым всадником на спине.