Можно было сказать, Хантер практически признал Батлфилда другом.
Возможно, даже лучшим.

Я совсем тебя не знаю.

То, что нас не убивает, оставляет нас поломанными. Раны заживают, и над ними грубеет кожа. А затем, день за днем, год за годом, ты весь обрастаешь этой кожей и потом уже и не вспомнишь, с чего это началось.

Еще одна разбитая семья, еще целая цепочка поломанных жизней. Еще несколько пропастей, в которых все эти люди научились прятаться. И, казалось бы, такого было много в ее работе. Казалось бы, Анвен должна была уже привыкнуть к этой боли и она должна приходить к ней как тьма к слепцу. Но нет... нет. Она все еще чувствовала, проводя через себя происходящее как струна проводит звук.

Ночи в пустыне, пронизанные особенным звуками, вытканные звёздной магией неведомого будущего. Ночи Ильверморни, в шорохах тихих шагов, треске поленьев в камине, голосах сокурсников или привидений, скрипе перьев, ночи зубрежки, ночи нарушения правил, которые вовсе не грех нарушить, если двое из твоей компании - старосты. Ночи в Нью-Йорке, который не спит никогда, распахнув золотые глаза в беззвездное небо. Ночи в разведке - калейдоскопом от глубокой беспросветной южной до белесой белой северной. Ночи в горе - бесконечные, раскрывающие под ногами врата ада. Ночи в Калето, в сигаретном дыму и ворохе газетных статей. Все эти ночи были его временем.

Альфреду давно уже пришлось распрощаться с юношескими представлениями о том, будто совесть каждому вручена с рождения, и никуда от неё не деться.
Многие, очень многие люди свою совесть безжалостно душат голыми руками, а некоторые, кажется, вообще рождаются на свет без неё. И живут. Очевидно, не самый важный орган - не печень, не лёгкие. И не сердце.

Его соседка мирно спала напротив, трогательно подсунув кулачок под подушку. Тёмные локоны во сне растрепались, волнистые пряди упали ей на лицо, делая её совсем девочкой, не старше школьницы, вовсе не похожей на леди, что накануне вела светские беседы в вагоне-ресторане.

Многие, очень многие люди свою совесть безжалостно душат голыми руками, а некоторые, кажется, вообще рождаются на свет без неё. И живут. Очевидно, не самый важный орган - не печень, не лёгкие. И не сердце.

Что за преступление совершилось в эту ночь, пока он спал?
Будет ли он винить себя в том, что не смог предотвратить его?

Леди Эстер на своей койке поморщилась и перевернулась на спину с долгим уютным вздохом.

У дверей соседнего купе стоял проводник. На нём лица не было - похоже, это он обнаружил тело.

Ужасная догадка закралась Уизли в голову да так и поселилась, нахально закинув ноги на подоконник (да, в голове Септимуса был подоконник) и закурив сигару (нет, курить в голове Септимуса не разрешалось).

Как Септимус собирался провести вечер этой пятницы? Для начала он планировал до полуночи оставаться в мастерской и работать над мантией Хантера. Потом запер бы ателье и прогулялся до дома. Там заварил бы крепкого чая, поставил пластинку c маггловской Ain't She Sweet (которую слушал втайне и с огромным удовольствием) и, может, пару раз пропел бы ее, кружа с дымящейся кружкой по комнате. Потом, немного почитав любовный роман “Лютиковы маргаритки”,, лег бы спать.
Словом, Гидеон сорвал Уизли чудеснейший из вечеров!

Тяжело помочь человеку, который не ищет, не хочет, не ждет помощи.

Временами Альфред замирал, останавливал скачку неутомимых мыслей и спрашивал себя, для кого делает то, что делает.
Для Ричарда?
Или для себя самого?
Что движет им - желание спасти друга или жажда вырваться из тенет мертвенной стылости в реальную жизнь? Или стремление сделать все, что мог, чтоб потом не иметь поводов обвинить себя?
Или желание оказаться кому-то нужным, важным, оказаться спасителем, снискать благодарность за спасение жизни?

Альбус.
Альбус Дамблдор. Удивительно, как неожиданно может жизнь швырнуть в лицо воспоминания - пучком, россыпью пестрых обрывков. Запахом, звуком, лазурным взглядом, прикосновением.
В портрете Дамблдора, что встреча их написала одними лишь светлыми красками, прибавилось тёмных: точно история его отца перевернулась чернильницей, и боль усеяла портрет черными брызгами.

Я не понимал, для чего я нужен. Никогда раньше мне не приходило в голову задать этот вопрос - похоже, он возникает в голове лишь тогда, когда человек в самом деле становится бесполезен. Я не был таким.
Я не хотел быть таким.

Да и вряд ли со стороны так отчетливо ощущается напряжение, проскальзывающее между ними; неловкость первой откровенной встречи и прочие сопутствующие детали, которые показали бы насколько они далеки друг от друга. Идя подле нее, он не сможет избавиться от чувства какой-то неправильности, словно он лишнее черное пятно на этом выбеленном холсте, хотя и не без удовольствия отмечая, что, вероятно, тут ему самое место.

на его лице вновь появилась та улыбка, которая заставляя его инстинктивно трогать свое лицо только для того чтобы убедиться, что оно все еще принадлежит ему.

Вообще эти места сделаны для сценаристов и режиссеров, которые, вероятно, не имеют привычку переживать за свое детище в тени кулис…

«Я все ещё здесь, Батлфилд. А ты сбежать думал? На отдых поехал? Проветриться решил? На! Убийство под твоим носом, держи покрепче, на ногу не урони, и так хромой.

Он не для того сюда нанимался, чтобы трупы в шкафу обнаруживать. Это не входило в его планы на жизнь. Домик в пригороде, собака, уютная жена и пара детишек, - это пожалуйста, - а труп в шкафу - никак нет.

- Вы уверены, что она мертва? - обеспокоенно спросил он, и проводник молча всплеснул руками вместо ответа,

Это леди Ришар, наша с вами вчерашняя собеседница. Возможно, она ещё жива? Вы как колдомедик могли бы это проверить?

А уж все этажи святого Мунго она знала как собственные пять пальцев правой руки. На всякий случай, Анвен пошевелила всеми десятью. Да, все еще на месте.

Не считая невероятной боли в голове и жужжания в ушах, будто на Анвен обрушилась Астрономическая Башня, чувствовала она себя даже неприлично сносно. Подташнивало немного, но кого в эти дни не подташнивало от одной лишь мысли о том, насколько они устали от рабочего дня и осознания того, что дальше будет только хуже.

а вдруг ее подобрали магглы? И сейчас пытались ее лечить своими весьма... варварскими методами. Как называлась эта штука, которую они так любили? У них же был на это даже вопрос в экзамене по маггловедению, ну... точно. Швы. А вдруг она сейчас посмотрит вниз, и увидит у себя где-нибудь на руке или еще где эти швы?

«…И, пожалуйста, не путай свои ностальгические моменты с любовью. Любовь- это не умиление на расстоянии и не клятва по дурости, это когда по собственной воле, на одной только воле идешь сквозь боль, сквозь…всё. Идешь и делаешь невозможное.»

В племяннике заиграла новая блажь, ах как часто во сне вижу Родину, но судьба моя быть далеко. Если и вправду любовь, бери ведро да трансгрессируй. Ждешь от тетушки таз-портал или голову Корвуса младшего?

Хуже только березовые сны иммигрантов, некогда имевших власть, но сделавших все, чтобы без этой власти остаться. «Ах какую страну мы потеряли» вместо того, чтобы честно признать «в тех местах моей заднице было комфортно, а еще там прошло мое детство».

Визит Армана - дело, которое не терпит никаких отлагательств.  Сразу как только гость отдохнет, будет  накормлен, полон сил и идей. Хорошо, что британца не пришлось похищать.

Доротея? Разве он мог ненавидеть Доротею, в которую врасти успел, как врастают корни умрямого дерева в скалу, кроша породу? Разве мог он уничтожить Доротею, швырнуть в неё весь едва сдерживаемый сгусток неприложимых сил, что распирал его изнутри?

Смириться - значит, согласиться с тем, что они имеют право распоряжаться его жизнью. Что они имеют на него право, точно он вещь, или одна из тварей Ирмеллы. Они будут рассказывать ему, что он важен, любим даже, и очень важен, но сути это не изменит: он хорош до тех пор, пока подчиняется, пока подконтролен.

Третий выход был прост и наиболее привлекателен: убить. Всех их убить. Всех. И Доротею тоже. И Фридриха, да.

спустя льдистое мгновение, вытянутое стрелой сквозь боль, сдаётся эмоциям, забыв о том, что кто-то решил, будто они унизительны. Он сдаётся им, разражаясь рыданиями. Некрасиво, зло отчаянно плачет он, закрыв ладонями лицо, медленно сползая по наличнику на пол, и грохнувшая о коробку дверь не заглушает его рыданий.

Успешно отыскав Энзо Росси, мистер Фокс с третьего раза любезно сообщил адрес, на который нужно было выслать чек. Первый вопрос он не удостоил ответом потому, что рот занят вином. Второй проигнорировал, т.к. уснул под полуденными лучами ласкового солнца. Но Бальтазар был уверен, что любое развлечение должно быть оплачено, поэтому настойчиво добивался ответа.

По мере ее приближения усы Бальтазара сами разглаживались в идеальную форму, а улыбка из доброжелательной превращалась в обольстительную.

Ищу детектива, – сообщил он, облокотившись на что-то судя по всему живое. Это что-то взвизгнуло, спрыгнуло с комода и умчалось прочь, оставив гостя в неловкой позе и недоумении.

Только полный псих мог сотворить такое с девушкой.

«Конь-то Троянским оказался» раздосадовано думает Тея, видя, что её маленький утренний перфоманс пока не находит благодарного зрителя. Вместо того, чтобы впечатлиться её неглиже и избавить хрупкую леди от неприятных впечатлений, аналитик прёт напролом

Вот только леди, умершая от естественных причин, едва ли успеет перед смертью скромно схорониться в шкафу, чтобы не доставлять другим неудобств

«Надо же быть таким каменным» она всё ещё не теряет надежды завладеть его вниманием, чтобы было проще манипулировать.

Сохраняй концентрацию. Не усложняй. Помни о цели. Импровизируй.
Закрутить в чертово колесо и повторять, повторять, повторять, пока не иссякнет запал боя или пока не проиграешь.

Ее ярость он чувствует в магической метели, расцвеченной всеми оттенками боевых чар. Ярость испепеляющая, раскаленная  добела, вливающая в жилы плавленную сталь, и девушка больше похожа на мстительного духа из старинных легенд, рассказанных в детстве бабушкой, чем на человека из плоти и крови.

Он почти готов опрокинуть свое становящееся все более неподатливым тело через подоконник в бездну, когда шаг сбивается о радужный живой клубок, метнувшийся под ноги. Мгновение потерянной концентрации, единственный сбитый шаг и этого оказывается достаточно, чтобы преследующие волка гончие впились в его шкуру крепкими обжигающими челюстями боевых заклинаний и обрушили навзничь.